THE WEDDING

CHARACTERS

• EVDOKIM ZAHAROVITCH ZHIGALOV, a retired Civil Servant (Husband).
• NASTASYA TIMOFEYEVNA, his wife
• DASHENKA, their daughter
• EPAMINOND MAXIMOVITCH APLOMBOV, Dashenka's bridegroom
• FYODOR YAKOVLEVITCH REVUNOV-KARAULOV, a retired captain
• ANDREY ANDREYEVITCH NUNIN, an insurance agent
• ANNA MARTINOVNA ZMEYUKINA, a midwife, aged 30, in a brilliantly red dress
• IVAN MIHAILOVITCH YATS, a telegraphist
• HARLAMPI SPIRIDONOVITCH DIMBA, a Greek confectioner
• DMITRI STEPANOVITCH MOZGOVOY, a sailor of the Imperial Navy (Volunteer Fleet)
• GROOMSMEN, GENTLEMEN, WAITERS, ETC.

THE WEDDING

ANNA MARTINOVNA ZMEYUKINA, YATS, and a GROOMSMAN cross the stage.

ZMEYUKINA. No, no, no!

YATS. [Following her] Have pity on us! Have pity!

ZMEYUKINA. No, no, no!

GROOMSMAN. [Chasing them] You can't go on like this! Where are you off to? What about the grand ronde? Grand ronde, s'il vous plait! [They all go off.]

Enter NASTASYA TIMOFEYEVNA and APLOMBOV.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. You had much better be dancing than upsetting me with your speeches.

APLOMBOV. I'm not a Spinosa or anybody of that sort, to go making figures-of-eight with my legs. I am a serious man, and I have a character, and I see no amusement in empty pleasures. But it isn't just a matter of dances. You must excuse me, maman, but there is a good deal in your behaviour which I am unable to understand. For instance, in addition to objects of domestic importance, you promised also to give me, with your daughter, two lottery tickets. Where are they?

NASTASYA TIMOFEYEVNA. My head's aching a little . . . I expect it's on account of the weather. . . . If only it thawed!

APLOMBOV. You won't get out of it like that. I only found out to-day that those tickets are in pawn. You must excuse me, maman, but it's only swindlers who behave like that. I'm not doing this out of egoisticism -- I don't want your tickets--but on principle; and I don't allow myself to be done by anybody. I have made your daughter happy, and if you don't give me the tickets to-day I'll make short work of her. I'm an honourable man!

NASTASYA TIMOFEYEVNA. [Looks round the table and counts up the covers] One, two, three, four, five . . .

A WAITER. The cook asks if you would like the ices served with rum, madeira, or by themselves?

APLOMBOV. With rum. And tell the manager that there's not enough wine. Tell him to prepare some more Haut Sauterne. [To NASTASYA TIMOFEYEVNA] You also promised and agreed that a general was to be here to supper. And where is he?

NASTASYA TIMOFEYEVNA. That isn't my fault, my dear.

APLOMBOV. Whose fault, then?

NASTASYA TIMOFEYEVNA. It's Andrey Andreyevitch's fault. . . . Yesterday he came to see us and promised to bring a perfectly real general. [Sighs] I suppose he couldn't find one anywhere, or he'd have brought him. . . . You think we don't mind? We'd begrudge our child nothing. A general, of course . . .

APLOMBOV. But there's more. . . . Everybody, including yourself, maman, is aware of the fact that Yats, that telegraphist, was after Dashenka before I proposed to her. Why did you invite him? Surely you knew it would be unpleasant for me?

NASTASYA TIMOFEYEVNA. Oh, how can you? Epaminond Maximovitch was married himself only the other day, and you've already tired me and Dashenka out with your talk. What will you be like in a year's time? You are horrid, really horrid.

APLOMBOV. Then you don't like to hear the truth? Aha! Oh, oh! Then behave honourably. I only want you to do one thing, be honourable!

Couples dancing the grand ronde come in at one door and out at the other end. The first couple are DASHENKA with one of the GROOMSMEN. The last are YATS and ZMEYUKINA. These two remain behind. ZHIGALOV and DIMBA enter and go up to the table.

GROOMSMAN. [Shouting] Promenade! Messieurs, promenade! [Behind] Promenade!

[The dancers have all left the scene.]

YATS. [To ZMEYUKINA] Have pity! Have pity, adorable Anna Martinovna.

ZMEYUKINA. Oh, what a man! . . . I've already told you that I've no voice to-day.

YATS. I implore you to sing! Just one note! Have pity! Just one note!

ZMEYUKINA. I'm tired of you. . . . [Sits and fans herself.]

YATS. No, you're simply heartless! To be so cruel--if I may express myself--and to have such a beautiful, beautiful voice! With such a voice, if you will forgive my using the word, you shouldn't be a midwife, but sing at concerts, at public gatherings! For example, how divinely you do that fioritura . . . that . . . [Sings] "I loved you; love was vain then. . . ." Exquisite!

ZMEYUKINA. [Sings] "I loved you, and may love again." Is that it?

YATS. That's it! Beautiful!

ZMEYUKINA. No, I've no voice to-day. . . . There, wave this fan for me . . . it's hot! [To APLOMBOV] Epaminond Maximovitch, why are you so melancholy? A bridegroom shouldn't be! Aren't you ashamed of yourself, you wretch? Well, what are you so thoughtful about?

APLOMBOV. Marriage is a serious step! Everything must be considered from all sides, thoroughly.

ZMEYUKINA. What beastly sceptics you all are! I feel quite suffocated with you all around. . . . Give me atmosphere! Do you hear? Give me atmosphere! [Sings a few notes.]

YATS. Beautiful! Beautiful!

ZMEYUKINA. Fan me, fan me, or I feel I shall have a heart attack in a minute. Tell me, please, why do I feel so suffocated?

YATS. It's because you're sweating. . . .

ZMEYUKINA. Foo, how vulgar you are! Don't dare to use such words!

YATS. Beg pardon! Of course, you're used, if I may say so, to aristocratic society and. . . .

ZMEYUKINA. Oh, leave me alone! Give me poetry, delight! Fan me, fan me!

ZHIGALOV. [To DIMBA] Let's have another, what? [Pours out] One can always drink. So long only, Harlampi Spiridonovitch, as one doesn't forget one's business. Drink and be merry. . . . And if you can drink at somebody else's expense, then why not drink? You can drink. . . . Your health! [They drink] And do you have tigers in Greece?

DIMBA. Yes.

ZHIGALOV. And lions?

DIMBA. And lions too. In Russia zere's nussing, and in Greece zere's everysing--my fazer and uncle and brozeres--and here zere's nussing.

ZHIGALOV. H'm. . . . And are there whales in Greece?

DIMBA. Yes, everysing.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. [To her husband] What are they all eating and drinking like that for? It's time for everybody to sit down to supper. Don't keep on shoving your fork into the lobsters. . . . They're for the general. He may come yet. . . .

ZHIGALOV. And are there lobsters in Greece?

DIMBA. Yes . . . zere is everysing.

ZHIGALOV. Hm. . . . And Civil Servants.

ZMEYUKINA. I can imagine what the atmosphere is like in Greece!

ZHIGALOV. There must be a lot of swindling. The Greeks are just like the Armenians or gipsies. They sell you a sponge or a goldfish and all the time they are looking out for a chance of getting something extra out of you. Let's have another, what?

NASTASYA TIMOFEYEVNA. What do you want to go on having another for? It's time everybody sat down to supper. It's past eleven.

ZHIGALOV. If it's time, then it's time. Ladies and gentlemen, please! [Shouts] Supper! Young people!

NASTASYA TIMOFEYEVNA. Dear visitors, please be seated!

ZMEYUKINA. [Sitting down at the table] Give me poetry.

"And he, the rebel, seeks the storm, As if the storm can give him peace."

Give me the storm!

YATS. Wonderful woman! I'm in love! Up to my ears!

Enter DASHENKA, MOZGOVOY, GROOMSMEN, various ladies and gentlemen, etc. They all noisily seat themselves at the table. There is a minute's pause, while the band plays a march.

MOZGOVOY. [Rising] Ladies and gentlemen! I must tell you this. . . . We are going to have a great many toasts and speeches. Don't let's wait, but begin at once. Ladies and gentlemen, the newly married!

The band plays a flourish. Cheers. Glasses are touched. APLOMBOV and DASHENKA kiss each other.

YATS. Beautiful! Beautiful! I must say, ladies and gentlemen, giving honour where it is due, that this room and the accommodation generally are splendid! Excellent, wonderful! Only you know, there's one thing we haven't got--electric light, if I may say so! Into every country electric light has already been introduced, only Russia lags behind.

ZHIGALOV. [Meditatively] Electricity . . . h'm. . . . In my opinion electric lighting is just a swindle. . . . They put a live coal in and think you don't see them! No, if you want a light, then you don't take a coal, but something real, something special, that you can get hold of! You must have a fire, you understand, which is natural, not just an invention!

YATS. If you'd ever seen an electric battery, and how it's made up, you'd think differently.

ZHIGALOV. Don't want to see one. It's a swindle, a fraud on the public. . . . They want to squeeze our last breath out of us. . . . We know then, these . . . And, young man, instead of defending a swindle, you would be much better occupied if you had another yourself and poured out some for other people--yes!

APLOMBOV. I entirely agree with you, papa. Why start a learned discussion? I myself have no objection to talking about every possible scientific discovery, but this isn't the time for all that! [To DASHENKA] What do you think, ma chère?

DASHENKA. They want to show how educated they are, and so they always talk about things we can't understand.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. Thank God, we've lived our time without being educated, and here we are marrying off our third daughter to an honest man. And if you think we're uneducated, then what do you want to come here for? Go to your educated friends!

YATS. I, Nastasya Timofeyevna, have always held your family in respect, and if I did start talking about electric lighting it doesn't mean that I'm proud. I'll drink, to show you. I have always sincerely wished Daria Evdokimovna a good husband. In these days, Nastasya Timofeyevna, it is difficult to find a good husband. Nowadays everybody is on the look-out for a marriage where there is profit, money. . . .

APLOMBOV. That's a hint!

YATS. [His courage failing] I wasn't hinting at anything. . . . Present company is always excepted. . . . I was only in general. . . . Please! Everybody knows that you're marrying for love . . . the dowry is quite trifling.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. No, it isn't trifling! You be careful what you say. Besides a thousand roubles of good money, we're giving three dresses, the bed, and all the furniture. You won't find another dowry like that in a hurry!

YATS. I didn't mean . . . The furniture's splendid, of course, and . . . and the dresses, but I never hinted at what they are getting offended at.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. Don't you go making hints. We respect you on account of your parents, and we've invited you to the wedding, and here you go talking. If you knew that Epaminond Maximovitch was marrying for profit, why didn't you say so before? [Tearfully] I brought her up, I fed her, I nursed her. . . . I cared for her more than if she was an emerald jewel, my little girl. . . .

APLOMBOV. And you go and believe him? Thank you so much! I'm very grateful to you! [To YATS] And as for you, Mr. Yats, although you are acquainted with me, I shan't allow you to behave like this in another's house. Please get out of this!

YATS. What do you mean?

APLOMBOV. I want you to be as straightforward as I am! In short, please get out! [Band plays a flourish]

THE GENTLEMEN. Leave him alone! Sit down! Is it worth it! Let him be! Stop it now!

YATS. I never . . . I . . . I don't understand. . . . Please, I'll go. . . . Only you first give me the five roubles which you borrowed from me last year on the strength of a piqué waistcoat, if I may say so. Then I'll just have another drink and . . . go, only give me the money first.

VARIOUS GENTLEMEN. Sit down! That's enough! Is it worth it, just for such trifles?

A GROOMSMAN. [Shouts] The health of the bride's parents, Evdokim Zaharitch and Nastasya Timofeyevna! [Band plays a flourish. Cheers.]

ZHIGALOV. [Bows in all directions, in great emotion] I thank you! Dear guests! I am very grateful to you for not having forgotten and for having conferred this honour upon us without being standoffish And you must not think that I'm a rascal, or that I'm trying to swindle anybody. I'm speaking from my heart--from the purity of my soul! I wouldn't deny anything to good people! We thank you very humbly! [Kisses.]

DASHENKA. [To her mother] Mama, why are you crying? I'm so happy!

APLOMBOV. Maman is disturbed at your coming separation. But I should advise her rather to remember the last talk we had.

YATS. Don't cry, Nastasya Timofeyevna! Just think what are human tears, anyway? Just petty psychiatry, and nothing more!

ZMEYUKINA. And are there any red-haired men in Greece?

DIMBA. Yes, everysing is zere.

ZHIGALOV. But you don't have our kinds of mushroom.

DIMBA. Yes, we've got zem and everysing.

MOZGOVOY. Harlampi Spiridonovitch, it's your turn to speak! Ladies and gentlemen, a speech!

ALL. [To DIMBA] Speech! speech! Your turn!

DIMBA. Why? I don't understand. . . . What is it!

ZMEYUKINA. No, no! You can't refuse! It's you turn! Get up!

DIMBA. [Gets up, confused] I can't say what . . . Zere's Russia and zere's Greece. Zere's people in Russia and people in Greece. . . . And zere's people swimming the sea in karavs, which mean sips, and people on the land in railway trains. I understand. We are Greeks and you are Russians, and I want nussing. . . . I can tell you . . . zere's Russia and zere's Greece . . .

Enter NUNIN.

NUNIN. Wait, ladies and gentlemen, don't eat now! Wait! Just one minute, Nastasya Timofeyevna! Just come here, if you don't mind! [Takes NASTASYA TIMOFEYEVNA aside, puffing] Listen . . . The General's coming . . . I found one at last. . . . I'm simply worn out. . . . A real General, a solid one--old, you know, aged perhaps eighty, or even ninety.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. When is he coming?

NUNIN. This minute. You'll be grateful to me all your life.*

*A few lines have been omitted: they refer to the "General's" rank and its civil equivalent in words for which the English language has no corresponding terms. The "General" is an ex-naval officer, a second-class captain.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. You're not deceiving me, Andrey darling?

NUNIN. Well, now, am I a swindler? You needn't worry!

NASTASYA TIMOFEYEVNA. [Sighs] One doesn't like to spend money for nothing, Andrey darling!

NUNIN. Don't you worry! He's not a general, he's a dream! [Raises his voice] I said to him: "You've quite forgotten us, your Excellency! It isn't kind of your Excellency to forget your old friends! Nastasya Timofeyevna," I said to him, "she's very annoyed with you about it!" [Goes and sits at the table] And he says to me: "But, my friend, how can I go when I don't know the bridegroom?" "Oh, nonsense, your excellency, why stand on ceremony? The bridegroom," I said to him, "he's a fine fellow, very free and easy. He's a valuer," I said, "at the Law courts, and don't you think, your excellency, that he's some rascal, some knave of hearts. Nowadays," I said to him, "even decent women are employed at the Law courts." He slapped me on the shoulder, we smoked a Havana cigar each, and now he's coming. . . . Wait a little, ladies and gentlemen, don't eat. . . .

APLOMBOV. When's he coming?

NUNIN. This minute. When I left him he was already putting on his goloshes. Wait a little, ladies and gentlemen, don't eat yet.

APLOMBOV. The band should be told to play a march.

NUNIN. [Shouts] Musicians! A march! [The band plays a march for a minute.]

A WAITER. Mr. Revunov-Karaulov!

ZHIGALOV, NASTASYA TIMOFEYEVNA, and NUNIN run to meet him. Enter REVUNOV-KARAULOV.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. [Bowing] Please come in, your excellency! So glad you've come!

REVUNOV. Awfully!

ZHIGALOV. We, your excellency, aren't celebrities, we aren't important, but quite ordinary, but don't think on that account that there's any fraud. We put good people into the best place, we begrudge nothing. Please!

REVUNOV. Awfully glad!

NUNIN. Let me introduce to you, your excellency, the bridegroom, Epaminond Maximovitch Aplombov, with his newly born . . . I mean his newly married wife! Ivan Mihailovitch Yats, employed on the telegraph! A foreigner of Greek nationality, a confectioner by trade, Harlampi Spiridonovitch Dimba! Osip Lukitch Babelmandebsky! And so on, and so on. . . . The rest are just trash. Sit down, your excellency!

REVUNOV. Awfully! Excuse me, ladies and gentlemen, I just want to say two words to Andrey. [Takes NUNIN aside] I say, old man, I'm a little put out. . . . Why do you call me your excellency? I'm not a general! I don't rank as the equivalent of a colonel, even.

NUNIN. [Whispers] I know, only, Fyodor Yakovlevitch, be a good man and let us call you your excellency! The family here, you see, is patriarchal; it respects the aged, it likes rank.

REVUNOV. Oh, if it's like that, very well. . . . [Goes to the table] Awfully!

NASTASYA TIMOFEYEVNA. Sit down, your excellency! Be so good as to have some of this, your excellency! Only forgive us for not being used to etiquette; we're plain people!

REVUNOV. [Not hearing] What? Hm. . . yes. [Pause] Yes. . . . In the old days everybody used to live simply and was happy. In spite of my rank, I am a man who lives plainly. To-day Andrey comes to me and asks me to come here to the wedding. "How shall I go," I said, "when I don't know them? It's not good manners!" But he says: "They are good, simple, patriarchal people, glad to see anybody." Well, if that's the case . . . why not? Very glad to come. It's very dull for me at home by myself, and if my presence at a wedding can make anybody happy, then I'm delighted to be here. . . .

ZHIGALOV. Then that's sincere, is it, your excellency? I respect that! I'm a plain man myself, without any deception, and I respect others who are like that. Eat, your excellency!

APLOMBOV. Is it long since you retired, your excellency?

REVUNOV. Eh? Yes, yes. . . . Quite true. . . . Yes. But, excuse me, what is this? The fish is sour . . . and the bread is sour. I can't eat this! [APLOMBOV and DASHENKA kiss each other] He, he, he . . . Your health! [Pause] Yes. . . . In the old days everything was simple and everybody was glad. . . . I love simplicity. . . . I'm an old man. I retired in 1865. I'm 72. Yes, of course, in my younger days it was different, but-- [Sees MOZGOVOY] You there . . . a sailor, are you?

MOZGOVOY. Yes, just so.

REVUNOV. Aha, so . . . yes. The navy means hard work. There's a lot to think about and get a headache over. Every insignificant word has, so to speak, its special meaning! For instance, "Hoist her top-sheets and mainsail!" What's it mean? A sailor can tell! He, he!-- With almost mathematical precision!

NUNIN. The health of his excellency Fyodor Yakovlevitch Revunov-Karaulov! [Band plays a flourish. Cheers.]

YATS. You, your excellency, have just expressed yourself on the subject of the hard work involved in a naval career. But is telegraphy any easier? Nowadays, your excellency, nobody is appointed to the telegraphs if he cannot read and write French and German. But the transmission of telegrams is the most difficult thing of all. Awfully difficult! Just listen.

Taps with his fork on the table, like a telegraphic transmitter.

REVUNOV. What does that mean?

YATS. It means, "I honour you, your excellency, for your virtues." You think it's easy? Listen now. [Taps.]

REVUNOV. Louder; I can't hear. . . .

YATS. That means, "Madam, how happy I am to hold you in my embraces!"

REVUNOV. What madam are you talking about? Yes. . . . [To MOZGOVOY] Yes, if there's a head-wind you must . . . let's see . . . you must hoist your foretop halyards and topsail halyards! The order is: "On the cross-trees to the foretop halyards and topsail halyards" and at the same time, as the sails get loose, you take hold underneath of the foresail and fore-topsail halyards, stays and braces.

A GROOMSMAN. [Rising] Ladies and gentlemen . . .

REVUNOV. [Cutting him short] Yes . . . there are a great many orders to give. "Furl the fore-topsail and the foretop-gallant sail!!" Well, what does that mean? It's very simple! It means that if the top and top-gallant sails are lifting the halyards, they must level the foretop and foretop-gallant halyards on the hoist and at the same time the top-gallants braces, as needed, are loosened according to the direction of the wind . . .

NUNIN. [To REVUNOV] Fyodor Yakovlevitch, Mme. Zhigalov asks you to talk about something else. It's very dull for the guests, who can't understand. . . .

REVUNOV. What? Who's dull? [To MOZGOVOY] Young man! Now suppose the ship is lying by the wind, on the starboard tack, under full sail, and you've got to bring her before the wind. What's the order? Well, first you whistle up above! He, he!

NUNIN. Fyodor Yakovlevitch, that's enough. Eat something.

REVUNOV. As soon as the men are on deck you give the order, "To your places!" What a life! You give orders, and at the same time you've got to keep your eyes on the sailors, who run about like flashes of lightning and get the sails and braces right. And at last you can't restrain yourself, and you shout, "Good children!" [He chokes and coughs.]

A GROOMSMAN. [Making haste to use the ensuing pause to advantage] On this occasion, so to speak, on the day on which we have met together to honour our dear . . .

REVUNOV. [Interrupting] Yes, you've got to remember all that! For instance, "Hoist the topsail halyards. Lower the topsail gallants!"

THE GROOMSMAN. [Annoyed] Why does he keep on interrupting? We shan't get through a single speech like that!

NASTASYA TIMOFEYEVNA. We are dull people, your excellency, and don't understand a word of all that, but if you were to tell us something appropriate . . .

REVUNOV. [Not hearing] I've already had supper, thank you. Did you say there was goose? Thanks . . . yes. I've remembered the old days. . . . It's pleasant, young man! You sail on the sea, you have no worries, and [In an excited tone of voice] do you remember the joy of tacking? Is there a sailor who doesn't glow at the memory of that manoeuvre? As soon as the word is given and the whistle blown and the crew begins to go up--it's as if an electric spark has run through them all. From the captain to the cabin-boy, everybody's excited.

ZMEYUKINA. How dull! How dull! [General murmur.]

REVUNOV. [Who has not heard it properly] Thank you, I've had supper. [With enthusiasm] Everybody's ready, and looks to the senior officer. He gives the command: "Stand by, gallants and topsail braces on the starboard side, main and counter-braces to port!" Everything's done in a twinkling. Top-sheets and jib-sheets are pulled . . . taken to starboard. [Stands up] The ship takes the wind and at last the sails fill out. The senior officer orders, "To the braces," and himself keeps his eye on the mainsail, and when at last this sail is filling out and the ship begins to turn, he yells at the top of his voice, "Let go the braces! Loose the main halyards!" Everything flies about, there's a general confusion for a moment--and everything is done without an error. The ship has been tacked!

NASTASYA TIMOFEYEVNA. [Exploding] General, your manners. . . . You ought to be ashamed of yourself, at your age!

REVUNOV. Did you say sausage? No, I haven't had any . . . thank you.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. [Loudly] I say you ought to be ashamed of yourself at your age! General, your manners are awful!

NUNIN. [Confused] Ladies and gentlemen, is it worth it? Really . . .

REVUNOV. In the first place, I'm not a general, but a second-class naval captain, which, according to the table of precedence, corresponds to a lieutenant-colonel.

NASTASYA TIMOFEYEVNA. If you're not a general, then what did you go and take our money for? We never paid you money to behave like that!

REVUNOV. [Upset] What money?

NASTASYA TIMOFEYEVNA. You know what money. You know that you got 25 roubles from Andrey Andreyevitch. . . [To NUNIN] And you look out, Andrey! I never asked you to hire a man like that!

NUNIN. There now . . . let it drop. Is it worth it?

REVUNOV. Paid . . . hired. . . . What is it?

APLOMBOV. Just let me ask you this. Did you receive 25 roubles from Andrey Andreyevitch?

REVUNOV. What 25 roubles? [Suddenly realizing] That's what it is! Now I understand it all. . . . How mean! How mean!

APLOMBOV. Did you take the money?

REVUNOV. I haven't taken any money! Get away from me! [Leaves the table] How mean! How low! To insult an old man, a sailor, an officer who has served long and faithfully! If you were decent people I could call somebody out, but what can I do now? [Absently] Where's the door? Which way do I go? Waiter, show me the way out! Waiter! [Going] How mean! How low! [Exit.]

NASTASYA TIMOFEYEVNA. Andrey, where are those 25 roubles?

NUNIN. Is it worth while bothering about such trifles? What does it matter! Everybody's happy here, and here you go. . . . [Shouts] The health of the bride and bridegroom! A march! A march! [The band plays a march] The health of the bride and bridegroom!

ZMEYUKINA. I'm suffocating! Give me atmosphere! I'm suffocating with you all round me!

YATS. [In a transport of delight] My beauty! My beauty! [Uproar.]

A GROOMSMAN. [Trying to shout everybody else down] Ladies and gentlemen! On this occasion, if I may say so . . .

[ Freez Frame ]

Curtain.

Антон Чехов Свадьба

Сцена в одном действии

Действующие лица

Евдоким Захарович Жигалов, отставной коллежский регистратор. 
Настасья Тимофеевна, его жена. 
Дашенька, их дочь. 
Эпаминонд Максимович Апломбов, ее жених. 
Федор Яковлевич Ревунов-Караулов, капитан 2-го ранга в отставке. 
Андрей Андреевич Нюнин, агент страхового общества. 
Анна Мартыновна Змеюкина, акушерка 30 лет, в ярко-пунцовом платье. 
Иван Михайлович Ять, телеграфист. 
Харлампий Спиридонович Дымба, грек-кондитер. 
Дмитрий Степанович Мозговой, матрос из Добровольного флота. 
Шафера, кавалеры, лакеи и проч. 
Действие происходит в одной из зал кухмистера Андронова. 

Ярко освещенная зала. Большой стол, накрытый для ужина. Около стола хлопочут лакеи во фраках. За сценой музыка играет последнюю фигуру кадрили. 
Змеюкина, Ять и шафер (идут через сцену). 

Змеюкина. Нет, нет, нет! 
Ять (идя за ней). Сжальтесь! Сжальтесь! 
Змеюкина. Нет, нет, нет! 
Шафер (спеша за ними). Господа, так нельзя! Куда же вы? А гран-рон? Гран-рон, силь-ву-пле! 
Уходят. Входят Настасья Тимофеевна и Апломбов. 

Настасья Тимофеевна. Чем тревожить меня разными словами, вы бы лучше шли танцевать. 
Апломбов. Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя. Я человек положительный и с характером и не вижу никакого развлечения в пустых удовольствиях. Но дело не в танцах. Простите, maman, но я многого не понимаю в ваших поступках. Например, кроме предметов домашней необходимости, вы обещали также дать мне за вашей дочерью два выигрышных билета. Где они? 
Настасья Тимофеевна. Голова у меня что-то разболелась... Должно, к непогоде... Быть оттепели! 
Апломбов. Вы мне зубов не заговаривайте. Сегодня же я узнал, что ваши билеты в залоге. Извините, maman, но так поступают одни только эксплоататоры. Я ведь это не из эгоистицизма — мне ваши билеты не нужны, но я из принципа, и надувать себя никому не позволю. Я вашу дочь осчастливил, и если вы мне не отдадите сегодня билетов, то я вашу дочь с кашей съем. Я человек благородный! 
Настасья Тимофеевна (оглядывая стол и считая приборы). Раз, два, три, четыре, пять... 
Лакей. Повар спрашивает, как прикажете подавать мороженое: с ромом, с мадерой или без никого? 
Апломбов. С ромом. Да скажи хозяину, что вина мало. Скажи, чтоб еще го-сотерну поставил. (Настасье Тимофеевне.) Вы также обещали, и уговор такой был, что сегодня за ужином будет генерал. А где он, спрашивается? 
Настасья Тимофеевна. Это, батюшка, не я виновата. 
Апломбов. Кто же? 
Настасья Тимофеевна. Андрей Андреич виноват... Вчерась он был и обещал привесть самого настоящего генерала. (Вздыхает.) Должно, не нашел нигде, а то привел бы... Нешто нам жалко? Для родного дитя мы ничего не пожалеем. Генерал так генерал... 
Апломбов. Но дальше... Всем, в том числе и вам, maman, известно, что за Дашенькой, пока я не сделал ей предложения, ухаживал этот телеграфист Ять. Зачем вы его пригласили? Разве вы не знали, что мне это неприятно? 
Настасья Тимофеевна. Ох, как тебя? — Эпаминонд Максимыч, еще и дня нет, как женился, а уж замучил ты и меня, и Дашеньку своими разговорами. А что будет через год? Нудный ты, ух нудный! 
Апломбов. Не правится правду слушать? Ага! То-то! А вы поступайте благородно. Я от вас хочу только одного: будьте благородны! 
Через залу из одной двери в другую проходят пары танцующих grand-rond. В передней паре шафер с Дашенькой, в задней Ять со Змеюкиной. Последняя пара отстает и остается в зале.  
Жигалов и Дымба входят и идут к столу. 

Шафер (кричит). Променад! Мсье, променад! (За сценой.) Променад! 
Пары уходят. 

Ять (Змеюкиной). Сжальтесь! Сжальтесь, очаровательная Анна Мартыновна! 
Змеюкина. Ах, какой вы... Я уже вам сказала, что я сегодня не в голосе. 
Ять. Умоляю вас, спойте! Одну только ноту! Сжальтесь! Одну только ноту! 
Змеюкина. Надоели... (Садится и машет веером.) 
Ять. Нет, вы просто безжалостны! У такого жестокого создания, позвольте вам выразиться, и такой чудный, чудный голос! С таким голосом, извините за выражение, не акушерством заниматься, а концерты петь в публичных собраниях! Например, как божественно выходит у вас вот эта фиоритура... вот эта... (Напевает.) «Я вас любил, любовь еще напрасно...» Чудно! 
Змеюкина (напевает). «Я вас любил, любовь еще, быть может...» Это? 
Ять. Вот это самое! Чудно! 
Змеюкина. Нет, я не в голосе сегодня. Нате, махайте на меня веером... Жарко! (Апломбову.) Эпаминонд Максимыч, что это вы в меланхолии? Разве жениху можно так? Как вам не стыдно, противный? Ну, о чем вы задумались? 
Апломбов. Женитьба шаг серьезный! Надо все обдумать всесторонне, обстоятельно. 
Змеюкина. Какие вы все противные скептики! Возле вас я задыхаюсь... Дайте мне атмосферы! Слышите? Дайте мне атмосферы! (Напевает.) 
Ять. Чудно! Чудно! 
Змеюкина. Махайте на меня, махайте, а то я чувствую, у меня сейчас будет разрыв сердца. Скажите, пожалуйста, отчего мне так душно? 
Ять. Это оттого, что вы вспотели-с... 
Змеюкина. Фуй, как вы вульгарны! Не смейте так выражаться! 
Ять. Виноват! Конечно, вы привыкли, извините за выражение, к аристократическому обществу и... 
Змеюкина. Ах, оставьте меня в покое! Дайте мне поэзии, восторгов! Махайте, махайте... 
Жигалов (Дымбе). Повторим, что ли? (Наливает.) Пить во всякую минуту можно. Главное действие, Харлампий Спиридоныч, чтоб дело свое не забывать. Пей, да дело разумей... А ежели насчет выпить, то почему не выпить? Выпить можно... За ваше здоровье! Пьют. 
А тигры у вас в Греции есть? 
Дымба. Есть. 
Жигалов. А львы? 
Дымба. И львы есть. Это в России ницего нету, а в Греции все есть. Там у меня и отец, и дядя, и братья, а тут ницего нету. 
Жигалов. Гм... А кашалоты в Греции есть? 
Дымба. Все есть. 
Настасья Тимофеевна (мужу). Что ж зря-то пить и закусывать? Пора бы уж всем садиться. Не тыкай вилкой в омары... Это для генерала поставлено. Может, еще придет... 
Жигалов. А омары в Греции есть? 
Дымба. Есть... Там все есть. 
Жигалов. Гм... А коллежские регистраторы есть? 
Змеюкина. Воображаю, какая в Греции атмосфера! 
Жигалов. И, должно быть, жульничества много. Греки ведь все равно, что армяне или цыганы. Продает тебе губку или золотую рыбку, а сам так и норовит, чтоб содрать с тебя лишнее. Повторим, что ли? 
Настасья Тимофеевна. Что ж зря повторять? Всем бы уж пора садиться. Двенадцатый час... 
Жигалов. Садиться так садиться. Господа, покорнейше прошу! Пожалуйте! (Кричит.) Ужинать! Молодые люди! 
Настасья Тимофеевна. Дорогие гости, милости просим! Садитесь! 
Змеюкина (садясь за стол). Дайте мне поэзии! А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой. Дайте мне бурю! 
Ять (в сторону). Замечательная женщина! Влюблен! По уши влюблен! 
Входят Дашенька, Мозговой, шафера, кавалеры, барышни и проч. Все шумно усаживаются за стол; минутная пауза; музыка играет марш. 

Мозговой (вставая). Господа! Я должен сказать вам следующее... У нас приготовлено очень много тостов и речей. Не будем дожидаться и начнем сейчас же. Господа, предлагаю выпить тост за новобрачных! 
Музыка играет туш. Ура. Чоканье. 

Мозговой. Горько! Все. Горько! Горько! 
Апломбов и Дашенька целуются. 

Ять. Чудно! Чудно! Я должен вам выразиться, господа, и отдать должную справедливость, что эта зала и вообще помещение великолепны! Превосходно, очаровательно! Только знаете, чего не хватает для полного торжества? Электрического освещения, извините за выражение! Во всех странах уже введено электрическое освещение, и одна только Россия отстала. 
Жигалов (глубокомысленно). Электричество... Гм... А по моему взгляду, электрическое освещение — одно только жульничество... Всунут туда уголек, да и думают глаза отвести! Нет, брат, уж если ты даешь освещение, то ты давай не уголек, а что-нибудь существенное, этакое что-нибудь особенное, чтоб было за что взяться! Ты давай огня — понимаешь? — огня, который натуральный, а не умственный! 
Ять. Если бы вы видели электрическую батарею, из чего она составлена, то иначе бы рассуждали. 
Жигалов. И не желаю видеть. Жульничество. Народ простой надувают... Соки последние выжимают... Знаем их, этих самых... А вы, господин молодой человек, чем за жульничество заступаться, лучше бы выпили и другим налили. Да право! 
Апломбов. Я с вами, папаша, вполне согласен. К чему заводить ученые разговоры? Я не прочь и сам поговорить о всевозможных открытиях в научном смысле, но ведь на это есть другое время! (Дашеньке.) Ты какого мнения, машер 1? 
Дашенька. Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном. 
Настасья Тимофеевна. Слава богу, прожили век без образования и вот уж третью дочку за хорошего человека выдаем. А ежели мы, по-вашему, выходит необразованные, так зачем вы к нам ходите? Шли бы к своим образованным! 
Ять. Я, Настасья Тимофеевна, всегда уважал ваше семейство, а ежели я насчет электрического освещения, так это еще не значит, что я из гордости. Даже вот выпить могу. Я всегда от всех чувств желал Дарье Евдокимовне хорошего жениха. В наше время, Настасья Тимофеевна, трудно выйти за хорошего человека. Нынче каждый норовит вступить в брак из-за интереса, из-за денег... 
Апломбов. Это намек! 
Ять (струсив). И никакого тут нет намека... Я не говорю о присутствующих... Это я так... вообще... Помилуйте! Все знают, что вы из-за любви... Приданое пустяшное. 
Настасья Тимофеевна. Нет, не пустяшное! Ты говори, сударь, да не заговаривайся. Кроме того, что тысячу рублей чистыми деньгами, мы три салопа даем, постель и всю мебель. Подика-сь, найди в другом месте такое приданое! 
Ять. Я ничего... Мебель, действительно, хорошая и... и салопы, конечно, но я в том смысле, что вот они обижаются, что я намекнул. 
Настасья Тимофеевна. А вы не намекайте. Мы вас по вашим родителям почитаем и на свадьбу пригласили, а вы разные слова. А ежели вы знали, что Эпаминонд Максимыч из интересу женится, то что же вы раньше молчали? (Слезливо.) Я ее, может, вскормила, вспоила, взлелеяла... берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою... 
Апломбов. И вы поверили? Покорнейше вас благодарю! Очень вам благодарен! (Ятю.) А вы, господин Ять, хоть и знакомый мне, а я вам не позволю строить в чужом доме такие безобразия! Позвольте вам выйти вон! 
Ять. То есть как? 
Апломбов. Желаю, чтобы и вы были таким же честным человеком, как я! Одним словом, позвольте вам выйти вон! 
Музыка играет туш. 

Кавалеры (Апломбову). Да оставь! Будет тебе! Ну стоит ли? Садись! Оставь! 
Ять. Я ничего... Я ведь... Не понимаю даже... Извольте, я уйду... Только вы отдайте мне сначала пять рублей, что вы брали у меня в прошлом году на жилетку пике, извините за выражение. Выпью вот еще и... и уйду, только вы сначала долг отдайте. 
Кавалеры. Ну будет, будет! Довольно! Стоит ли из-за пустяков? 
Шафер (кричит). За здоровье родителей невесты Евдокима Захарыча и Настасьи Тимофеевны! 
Музыка играет туш. Ура. 

Жигалов (растроганный, кланяется во все стороны). Благодарю вас! Дорогие гости! Очень вам благодарен, что вы нас не забыли и пожаловали, не побрезгали!.. И не подумайте, чтоб я был выжига какой или жульничество с моей стороны, а просто из чувств! От прямоты души! Для хороших людей ничего не пожалею! Благодарим покорно! (Целуется.) 
Дашенька (матери). Мамаша, что же вы плачете? Я так счастлива! 
Апломбов. Maman взволнована предстоящей разлукой. Но я посоветовал бы ей лучше вспомнить наш недавний разговор. 
Ять. Не плачьте, Настасья Тимофеевна! Вы подумайте: что такое слезы человеческие? Малодушная психиатрия и больше ничего! 
Жигалов. А рыжики в Греции есть? 
Дымба. Есть. Там все есть. 
Жигалов. А вот груздей, небось, нету. 
Дымба. И грузди есть. Все есть. 
Мозговой. Харлампий Спиридоныч, ваша очередь читать речь! Господа, пусть говорит речь! 
Все (Дымбе). Речь! речь! Ваша очередь! 
Дымба. Зацем? Я не понимаю которое... Сто такое? 
Змеюкина. Нет, нет! Не смейте отказываться! Ваша очередь! Вставайте! 
Дымба (встает, смущенно). Я могу говорить такое... Которая Россия и которая Греция. Теперь которые люди в России и которые в Греции... И которые по морю плавают каравия, по русскому знацит корабли, а по земле разные которые зелезные дороги. Я хоросо понимаю... Мы греки, вы русские и мне ницего не надо... Я могу говорить такое... Которая Россия и которая Греция. 
Входит Нюнин. 

Нюнин. Постойте, господа, не ешьте! Погодите! Настасья Тимофеевна, на минуточку! Пожалуйте сюда! (Ведет Настасью Тимофеевну в сторону, запыхавшись.) Послушайте... Сейчас придет генерал... Наконец нашел-таки... Просто замучился... Генерал настоящий, солидный такой, старый, лет, пожалуй, восемьдесят, а то и девяносто... 
Настасья Тимофеевна. Когда же он придет? 
Нюнин. Сию минуту. Будьте всю жизнь мне благодарны. Не генерал, а малина, Буланже! Не пехота какая-нибудь, не инфантерия, а флотский! По чину он капитан второго ранга, а по-ихнему, морскому, это все равно, что генерал-майор, или в гражданской — действительный статский советник. Решительно все равно. Даже выше. 
Настасья Тимофеевна. А ты меня не обманываешь, Андрюшенька? 
Нюнин. Ну вот, мошенник я, что ли? Будьте покойны! 
Настасья Тимофеевна (вздыхая). Не хочется зря деньги тратить, Андрюшенька... 
Нюнин. Будьте покойны! Не генерал, а картина! (Возвышая голос.) Я и говорю: «Совсем, говорю, забыли нас, ваше превосходительство! Нехорошо, ваше превосходительство, старых знакомых забывать! Настасья, говорю, Тимофеевна на вас в большой претензии!» (Идет к столу и садится.) А он говорит: «Помилуй, мой друг, как же я пойду, если я с женихом не знаком?» — «Э, полноте, ваше превосходительство, что за церемонии? Жених, говорю, человек прекраснейший, душа нараспашку. Служит, говорю, оценщиком в ссудной кассе, но вы не подумайте, ваше превосходительство, что это какой-нибудь замухрышка или червонный валет. В ссудных кассах, говорю, нынче и благородные дамы служат». Похлопал он меня по плечу, выкурили мы с ним по гаванской сигаре, и вот теперь он едет... Погодите, господа, не ешьте... 
Апломбов. А когда он приедет? 
Нюнин. Сию минуту. Когда я уходил от него, он уже калоши надевал. Погодите, господа, не ешьте. 
Апломбов. Так надо приказать, чтоб марш играли... 
Нюнин (кричит). Эй, музыканты! Марш! 
Музыка минуту играет марш. 

Лакей (докладывает). Господин Ревунов-Караулов! 
Жигалов, Настасья Тимофеевна и Нюнин бегут навстречу.  
Входит Ревунов-Караулов. 

Настасья Тимофеевна (кланяясь). Милости просим, ваше превосходительство! Очень приятно! 
Ревунов. Весьма! 
Жигалов. Мы, ваше превосходительство, люди не знатные, не высокие, люди простые, но не подумайте, что с нашей стороны какое-нибудь жульничество. Для хороших людей у нас первое место, мы ничего не пожалеем. Милости просим! 
Ревунов. Весьма рад! 
Нюнин. Позвольте представить, ваше превосходительство! Новобрачный Эпаминонд Максимыч Апломбов со своей новорожд... то есть с новобрачной супругой! Иван Михайлыч Ять, служащий на телеграфе! Иностранец греческого звания по кондитерской части Харлампий Спиридоныч Дымба! Осин Лукич Бабельмандебский! И прочие, и прочие... Остальные все — чепуха. Садитесь, ваше превосходительство! 
Ревунов. Весьма! Виноват, господа, я хочу сказать Андрюше два слова. (Отводит Нюнина в сторону.) Я, братец, немножко сконфужен... Зачем ты зовешь меня вашим превосходительством? Ведь я не генерал! Капитан 2-го ранга — это даже ниже полковника. 
Нюнин (говорит ему в ухо, как глухому). Знаю, но, Федор Яковлевич, будьте добры, позвольте нам называть вас вашим превосходительством! Семья здесь, знаете ли, патриархальная, уважает старших, любит чинопочитание... 
Ревунов. Да, если так, то конечно... ( Идя к столу.) Весьма! 
Настасья Тимофеевна. Садитесь, ваше превосходительство! Будьте такие добрые! Кушайте, ваше превосходительство! Только извините, у себя там вы привыкли к деликатности, а у нас просто! 
Ревунов (не расслышав). Что-с? Гм... Да-с. Пауза. 
Да-с... В старину люди всегда жили просто и были довольны. Я человек, который в чинах, и то живу просто... Сегодня Андрюша приходит ко мне и зовет меня сюда на свадьбу. Как же, говорю, я пойду, если я не знаком? Это неловко! А он говорит: «Люди они простые, патриархальные, всякому гостю рады...» Ну, конечно, если так... то отчего же? Очень рад. Дома мне одинокому скучно, а если мое присутствие на свадьбе может доставить кому-нибудь удовольствие, то сделай, говорю, одолжение... 
Жигалов. Значит, от души, ваше превосходительство? Уважаю! Сам я человек простой, без всякого жульничества, и уважаю таких. Кушайте, ваше превосходительство! 
Апломбов. Вы давно в отставке, ваше превосходительство? 
Ревунов. А? Да, да... так... Это верно. Да-с... Но позвольте, что же это, однако? Селедка горькая... и хлеб горький. Невозможно есть! 
Все. Горько! Горько! 
Апломбов и Дашенька целуются. 

Ревунов. Хе-хе-хе... Ваше здоровье! Пауза. 
Да-с... В старину все просто было и все были довольны... Я люблю простоту... Я ведь старый, в отставку вышел в 1865 году... Мне семьдесят два года... Да. Конечно, не без того, и прежде любили при случае показать пышность, но... (Увидев Мозгового.) Вы того... матрос, стало быть? 
Мозговой. Точно так. 
Ревунов. Ага... Так... Да... Морская служба всегда была трудная. Есть над чем задуматься и голову поломать. Всякое незначительное слово имеет, так сказать, свой особый смысл! Например: марсовые по вантам на фок и грот! Что это значит? Матрос небось понимает! Хе-хе... Тонкость, что твоя математика! 
Нюнин. За здоровье его превосходительства Федора Яковлевича Ревунова-Караулова! 
Музыка играет туш. Ура. 

Ять. Вот вы, ваше превосходительство, изволили сейчас выразиться насчет трудностей флотской службы. А разве телеграфная легче? Теперь, ваше превосходительство, никто не может поступить на телеграфную службу, если не умеет читать и писать по-французски и по-немецки. Но самое трудное у нас, это передача телеграмм. Ужасно трудно! Извольте послушать. (Стучит вилкой по столу, подражая телеграфному станку.) 
Ревунов. Что же это значит? 
Ять. Это значит: я уважаю вас, ваше превосходительство, за добродетели. Вы думаете, легко? А вот еще... (Стучит.) 
Ревунов. Вы погромче... Не слышу... 
Ять. А это значит: мадам, как я счастлив, что держу вас в своих объятиях! 
Ревунов. Вы про какую это мадам? Да... (Мозговому.) А вот, если идя полным ветром и надо... и надо поставить брамсели и бом-брамсели! Тут уж надо командовать: салинговые к вантам на брамсели и бом-брамсели... и в это время, как на реях отдают паруса, внизу становятся на брам и бом-брам-шкоты, фалы и брасы... 
Шафер (вставая). Милостивые государи и милостивые госуд... 
Ревунов (перебивая). Да-с... Мало ли разных команд... Да... Брам и бом-брам-шкоты тянуть пшел фалы!! Хорошо? Но что это значит и какой смысл? А очень просто! Тянут, знаете ли, брам и бом-брам-шкоты и поднимают фалы... все вдруг! причем уравнивают бом-брам-шкоты и бом-брам-фалы при подъеме, а в это время, глядя по надобности, потравливают брасы сих парусов, а когда уж, стало быть, шкоты натянуты, фалы все до места подняты, то брам и бом-брам-брасы вытягиваются и реи брасопятся соответственно направлению ветра... 
Нюнин (Ревунову). Федор Яковлевич, хозяйка просит вас поговорить о чем-нибудь другом. Это непонятно гостям и скучно... 
Ревунов. Что? Кому скучно? (Мозговому.) Молодой человек! А вот ежели корабль лежит бейдевинд правым галсом под всеми парусами и надо сделать через фордевинд. Как надо командовать? А вот как: свистать всех наверх, поворот через фордевинд!.. Хе-хе... 
Нюнин. Федор Яковлевич, довольно! Кушайте. 
Ревунов. Как только все выбежали, сейчас командуют: по местам стоять, поворот через фордевинд! Эх, жизнь! Командуешь, а сам смотришь, как матросы, как молния, разбегаются по местам и разносят брамы и брасы. Этак не вытерпишь и крикнешь: молодцы, ребята! (Поперхнулся и кашляет.) 
Шафер (спешит воспользоваться наступившей паузой). В сегодняшний, так сказать, день, в который мы, собравшись все в кучу для чествования нашего любимого... 
Ревунов (перебивая). Да-с! И ведь все это надо помнить! Например: фока-шкот, грота-шкот раздернуть!.. 
Шафер (обиженно). Что ж он перебивает? Этак мы ни одной речи не скажем! 
Настасья Тимофеевна. Мы люди темные, ваше превосходительство, ничего этого самого не понимаем, а вы лучше расскажите нам что-нибудь касающее... 
Ревунов (не расслышав). Я уже ел, благодарю. Вы говорите: гуся? Благодарю... Да... Старину вспомнил... А ведь приятно, молодой человек! Плывешь себе по морю, горя не знаючи, и... (дрогнувшим голосом) помните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой моряк не зажжется при воспоминании об этом маневре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего матроса — все встрепенулись... 
Змеюкина. Скучно! Скучно! 
Общий ропот. 

Ревунов (не расслышав). Благодарю, я ел. (С увлечением.) Все приготовилось и впилось глазами в старшего офицера... На фоковые и гротовые брасы на правую, на крюйсельные брасы на левую, на контра-брасы на левую, командует старший офицер. Все моментально исполняется... Фока-шкот, кливер-шкот раздернуть... право на борт! (Встает.) Корабль покатился к ветру, и, наконец, паруса начинают заполаскивать. Старший офицер: — на брасах, на брасах не зевать, а сам впился глазами в грот-марсель и, когда, наконец, и этот парус то есть момент поворота наступил, раздается громовая команда: грот-марса-булинь отдай, пшел брасы! Тут все летит, трещит — столпотворение вавилонское! — все исполняется без ошибки. Поворот удался! 
Настасья Тимофеевна (вспыхнув). Генерал, а безобразите... Постыдились бы на старости лет! 
Ревунов. Котлет? Нет, не ел... благодарю вас. 
Настасья Тимофеевна (громко). Я говорю, постыдились бы на старости лет! Генерал, а безобразите! 
Нюнин (смущенно). Господа, ну вот... стоит ли? Право... 
Ревунов. Во-первых, я не генерал, а капитан 2-го ранга, что по военной табели о рангах соответствует подполковнику. 
Настасья Тимофеевна. Ежели не генерал, то за что же вы деньги взяли? И мы вам не за то деньги платили, чтоб вы безобразили! 
Ревунов (в недоумении). Какие деньги? 
Настасья Тимофеевна. Известно, какие. Небось получили через Андрея Андреевича четвертную... (Нюнину). А тебе, Андрюшенька, грех! Я тебя не просила такого нанимать! 
Нюнин. Ну вот... Оставьте! Стоит ли? 
Ревунов. Наняли... заплатили... Что такое? 
Апломбов. Позвольте, однако... Вы ведь получили от Андрея Андреевича двадцать пять рублей? 
Ревунов. Какие двадцать пять рублей? (Сообразив.) Вот оно что! Теперь я все понимаю... Какая гадость! Какая гадость! 
Апломбов. Ведь вы получили деньги? 
Ревунов. Никаких я денег не получал! Подите прочь! (Выходит из-за стола.) Какая гадость! Какая низость! Оскорбить так старого человека, моряка, заслуженного офицера!.. Будь это порядочное общество, я мог бы вызвать на дуэль, а теперь что я могу сделать? (Растерянно.) Где дверь? В какую сторону идти? Человек, выведи меня! Человек! (Идет.) Какая низость! Какая гадость! (Уходит.) 
Настасья Тимофеевна. Андрюшенька, где же двадцать пять рублей? 
Нюнин. Ну стоит ли говорить о таких пустяках? Велика важность! Тут все радуются, а вы черт знает о чем... (Кричит.) За здоровье молодых! Музыка, марш! Музыка! Музыка играет марш. 
За здоровье молодых! 
Змеюкина. Мне душно! Дайте мне атмосферы! Возле вас я задыхаюсь! 
Ять (в восторге). Чудная! Чудная! 
Шум. 

Шафер (стараясь перекричать). Милостивые государи и милостивые государыни! В сегодняшний, так сказать, день... 
Занавес 

---------
1 дорогая (франц. ma chere).